Околдованная - Страница 20

— Почему?

— Не задавай мне таких трудных вопросов, — рассердился он.

— Я очень хочу это знать, — сказала она спокойным тоном.

— Тьфу! — произнес Бенедикт и, задев рукой, опрокинул краску на каменный пол. — Вытри это, Силье. Тьфу!… Я, во всяком случае, не хочу стать его недругом. Ты учишься балансировать на натянутом канате.

— Его недруги — подручные фогда, — улыбнулась она, не понимая его намека. — Они, верно, почувствовали его гнев.

— Да, — подтвердил Бенедикт с отсутствующим видом. — Да, наверное, это так и было.

Во внутренних покоях аристократического особняка, находившегося в Тронхейме, лежала Шарлотта Мейден. Она не смыкала глаз пятую ночь подряд. Лишь на рассвете ей удалось немного задремать, но ее сон был беспокоен и полон кошмаров. Ее сердце словно окаменело, глаза были сухими. Она смотрела в пустоту, Комната освещалась восковой свечой, Шарлотта теперь постоянно боялась темноты. В комнате была знакомая и любимая старинная мебель, но она словно ничего не видела. Шкаф в углу с французской резьбой, элегантные стулья, вызывавшие у нее всегда мысли о Лойоле и испанской инквизиции, красивые платья… Все это было словно не здесь. Ближе к весне воздух станет теплее, думала она. Весна придет скоро, после Рождества, и все станет тогда гораздо лучше. Никто не будет мерзнуть.

Родители были очень обеспокоены ее поведением. Они ее больше не понимали. Не понимали ее раздраженность, ее нежелание выехать из города, чтобы вдохнуть свежего деревенского воздуха или нанести визит родне и друзьям в их больших усадьбах. Непонятна ее несдержанность, когда им нанесла визит ее старшая сестра с маленькими детьми. Казалось, что дети безгранично ее раздражали. Она закрывалась в своей комнате и отказывалась выходить, покуда гости были в доме. Такие вздорные причуды появились у Шарлотты, которая всегда была радостной и оживленной. Младший ребенок, она всегда была беззаботной, немного легкомысленной, находчивой в разговоре, может быть, немного поверхностной, но беседовать с ней было всегда приятно. В ее обществе все были в хорошем настроении, хотя она была не из тех, у кого привлекательная внешность. Но теперь… Впрочем, она была сама не своя уже давно, более чем полгода. Такая напряженная и странная. Но теперь она стала совсем невозможной!

Шарлотта смотрела, не мигая, в окно. То, что в ней исподволь копилось за эти многие дни и ночи, было готово вырваться наружу. Она чувствовала это. Ее попытки противостоять этому не помогали.

«Если бы я только пошла туда снова той же ночью…» — лезли ей в голову мысли. Они прокрадывались в нее хитростью, и теперь она была беззащитна против них. «Либо утром после, нельзя же было выскользнуть ночью. Или следующим вечером, или следующим утром, так думала я. Но я постоянно это откладывала. Трусливая, колеблющаяся, неуверенная. Теперь слишком поздно».

О, Боже, вот она, мысль, которую она пыталась задушить. «Слишком поздно! Слишком поздно! Слишком поздно!» Она вся сжалась в постели, чтобы побороть истерику. Но мысли не отступали. Слишком долго она их сдерживала.

Прошло тринадцать дней. Никто на земле не мог бы выжить самостоятельно за эти дни. В мыслях она видела маленький сверток под елью. Промокшее, совершенно промокшее белье, а внутри свертка так тихо, так тихо. Никто больше не плачет, никто не двигается. Крик, возникший где-то глубоко внутри, вырвался через ее глотку. Она кричала от своего бессилия, своего отчаяния, которое только возросло с тех пор, как она оставила своего ребенка и решила, что теперь свободна. Или нет, с тех пор как она несла в руках через город беспомощную маленькую жизнь. Рыдания сотрясали все ее тело. В комнату стремительно вошла испуганная камеристка в ночном чепце и с шалью поверх ночной рубашки. Таких рыданий она никогда не слышала.

— Но, фрекен Шарлотта! Что с вами? Что с вами?

Рыдания, звучавшие почти как крик о помощи, не умолкали. Они отзывались эхом по всему дому.

— Что я должна сделать? — Камеристка была в полном замешательстве. — Позвать вашу матушку?

— Нет, нет, — всхлипывала Шарлотта.

— Но что с вами, фрекен Шарлотта? Вы больны?

Ответ был невнятным, что-то вроде: «Нет, совсем нет», но, возможно, это были другие слова.

Камеристка, которая всегда держалась на почтительном расстоянии от своей фрекен, села нерешительно на краешек кровати. Шарлотта приподнялась и обняла ее.

— Помоги мне! О, помоги мне!

— А чем именно? — смущенно спросила камеристка. Она принуждала себя сидеть. Такую интимность она явно не одобряла.

Шарлотта хотела попросить ее пойти в лес и посмотреть. Но, так как она заметила неприязнь камеристки, то удержалась от этой просьбы. Нервный припадок снова возобновился.

— Слишком поздно! — кричала она. — Все слишком поздно. О, Господи, поверни время назад!

Если бы только можно было повернуть время назад, если бы можно было вернуть ребенка, держать, согреть его и принять презрение и изгнание, которые бы за этим последовали.

Двери отворились, и ее родители вошли в комнату.

— Милое дитя! — воскликнула ее мать. — Что с тобой? У тебя были кошмары?

— О, Господи, если бы это были ночные кошмары, — всхлипывала Шарлотта.

Но она рыдала так громко, что никто не мог понять, что она сказала. Мать и камеристка поменялись местами, последняя, чувствуя облегчение, первая — необычность ситуации.

— Что произошло, Эльсбет? — тихо спросила мать.

— Я не знаю, — ответила камеристка. — Я ничего не понимаю. Она говорит только, что слишком поздно.

— Слишком поздно, Шарлотта? Слишком поздно для тебя найти мужа? Ерунда, тебе всего двадцать пять лет.